WWW.ANARH.RU

Конструирование ситуаций – выходов     Если вы думаете, что Дебор, Хайати и Ванейгем, рисуя на оборотной стороне политических плакатов узоры некой городской карты, действительно собирались что-то где-то строить, то вы не на много проницательнее посланного ими на хуй галериста и спонсора Маринотти, так и не построившего свой психогеографический диснейленд на острове с коммерчески успешным климатом. История хотя бы иногда бывает справедлива, не тогда ли, когда с ней имеют дело люди, чувствующие ее позорную дрожь?     Город ситуационистов с кварталами страха, площадями оптических иллюзий, монументами финансовых разочарований и проспектами свободной любви, город-фантазм, скорее план бегства из города, критика города, отрицание капиталистического мегаполиса как ландшафта, динамически насилующего сознание жителей. "Превращая граждан в скульптуры граждан" – как выражался Ванейгем – "превращая детей в механические игрушки и бродячих по окраинам животных в антиобщественных демонов". Проектирование ситуационистского пространства – способ маскировки, куртуазный отказ, поиск дыры в заборе пространственных символов. Конструирование ситуаций, где "конструируется" непосредственно выход из заявленной ситуации, держащей вас в своих механических крабьих клещах, внезапное и незапланированное избавление от химер отчужденного урбанистического ландшафта.     "Я могла бы и не останавливать эту жизнь" – заявляет журналистам пуля, извлеченная из сердечной мышцы Ги Эрнеста Дебора – я могла бы до сих пор лежать в магазинной упаковке, или могла бы поразить какого-нибудь другого преступника, полицейского, неверную жену, пустую пивную банку, использованную подростком как мишень, или мишень непосредственно, нарисованную на листе бумаги или на чьей-нибудь голой спине. Я могла бы, но нами распоряжаются. Нами распоряжаются те, кто нас покупает, заряжает и нажимает курок, более или менее прицеливаясь, те, кто создает на нас спрос. Во всех предположенных выше случаях стреляющие стремятся к легитимности своих выстрелов, к их моральному, юридическому или хотя бы эстетическому оправданию в глазах тех, кто выбран мишенью. И только в исключительных случаях, вроде моего, мишень и стрелок обручаются в одном лице.     Такое конструирование ситуации, последней ситуации-выхода, происходит не благодаря власти и не ради нее, но вопреки всякому ее оправданию.     Наши ситуации – продолжает сценарный альбом Дебора, в который он вклеивал понравившиеся фразы из газет, рекламные слоганы, вписывал подслушанные в метро речевые обрывки и, очень редко, что-нибудь свое, какие-нибудь нетрезвые каракули, напоминающие карту "ситуационистского города" или план незаконченных раскопок – наши ситуации, сконструированы вопреки "судьбе", судьба – это занавес, за которым спрятана бессмертная полиция, не в смысле, что ее трудно убить надолго, просто эта форма, требующая доверия граждан и ужаса нарушителей, переживает бесконечную череду реинкарнаций. Без ситуационистов в городе можно обойтись, без полицейских – вряд ли. Ситуации без будущего. Точки исхода. Раны, из которых бессовестно и некультурно хлещут фонтаны багряной крови. Струи пенящейся крови, как у Арто, бьющие из кранов, соединенных с бассейном генофонда, в котором купается рыба-капитал, донное животное, налитое чужой кровью. Обрести новые страсти, которые человек всегда мог вообразить, но приписывал их только богам и демонам, в лучшем случае – королям, рыцарям, ведьмам, добрым и злым волшебникам, но никогда – себе. Всегда отчуждал эти опасные желания. Нежелательные желания. Как нежелательный избыток имущества, который отбивает у пролетария стимул к добросовестному труду. Пролетарий это любой из нас, если он знает, что продается и не доволен этим.     Чтобы обрести новые страсти, нужно жить в ситуационистском городе. Город может называться Мехико, Токио, Киев или Москва. Нужно видеть могильную плиту чьей-то несостоявшейся страсти в каждом тротуарном камне, чувствовать, как шевелится асфальт, открывая дорогу более чем реальным призракам революций. В каждой рекламной букве найти убитый благородный знак. В каждом витринном чучеле разглядеть раба, разочарованного в борьбе. В каждой горсти городского шума распознать обрывок вычеркнутой из современности песни и соизмерять свой шаг с ее так и не исполненным, так и не написанным, так и не придуманным ритмом. Не быть молодежью, потому что молодежь это рекламный миф, не быть человеком, потому что человек – это озвученный приговор. Конструировать ситуации, вываливающие наружу языки из их слипшихся сиплых ртов, раз и навсегда сшитых словами "человеческой" речи. Целиться в них глазами, целиться пальцами и еще – теми органами, которых нет у человека, но должны быть. Последняя ситуация – дает показания извлеченная из сердечной мышцы пуля – сконструированная тобой вопреки "судьбе", за которой всегда маскируется правопорядок. Последняя ситуация, конструирование которой запрещено церковью и не предусмотрено моралью. Последняя ситуация, весящая несколько грамм, стоящая меньше доллара и холодящая пальцы патологоанатома, обтянутые резиной. Последняя ситуация, заряженная и выпущенная в главного твоего врага, в сердечную мышцу, которая не умела останавливаться сама, по свистку, по окрику полицейского. Сердце, которое продолжало биться, преодолевая брезгливость и отвращение, должно быть кем-то наказано. И лучше, если этим стрелком будешь ты сам, товарищ.     Последняя ситуация – говорит партизанское радио, вещающее из ситуационистского города, волна, которую не стоит искать в эфире, она сама найдет тебя, если ты не заткнешь уши каким-нибудь популярным мусором – последняя ситуация, как знак состоявшегося паломничества. Паломничества по улицам, выстланным надгробиями желаний, между созданий гравитационного ада, под колесами финансовой доминации, выдавливающей из тебя политкорректную улыбку замороженного до лучших времен экземпляра с номерком. По аллеям, где растут деревья, располагаясь согласно палеонтологической летописи их возникновения на планете. "Если не террор, то страсть"b – говорит настигшая тебя волна – "ты находишься в музее убитого времени, но ты всегда можешь из него выйти, потому что никто не убит, пока он с этим не согласился, потому что любой экспонат музея имеет право воскреснуть для бешенства, для леттризма, для луддизма, для антирекламы, для страсти и террора, положенных от природы всем в ситуационистском городе." Алексей Цветков