"Встать, как для Марсельезы, встать, как для русского гимна, встать, как для God save the king, встать, как перед знаменем. Наконец, встать перед ДАДА, говорящим от лица жизни и обвиняющим вас в способности любить лишь из снобизма, лишь тогда, когда это дорого стоит"
Франсис Пикабиа "Каннибальский манифест дада"
В разговоре об освобождении, самый важный вопрос касается субъекта. Кто, собственно, и от чего, освобождается? Требуется назвать точный адрес. Если освобождение, т.е. преодоление отчуждения в его экономических, властных и символических формах, и возможно, то Кто на него способен?
В закончившемся веке достаточно примеров для того, чтобы утверждать: освобождение гигантских коллективов, внутри которых невозможно прямое самоуправление по причине их человеческого объема, обернулось большим рабством для окружающих и поражением для самих этих новых громоздких систем, не вписывающихся в постиндустраильный ландшафт жизни. Освобождающая себя нация, класс, цивилизационный тип, "культурное пространство" - этого оказалось слишком много, объем тела таких моделей препятствует левитации, подтверждающей свободу. Получалась красная диктатура или коричневый рейх.
Обратная крайность, порожденная вышеназванным наблюдением: клинический индивидуализм, переразвитый культ всеобщей "особости", "неповторимости" и "отсутствия общих рецептов", бальзам на душу инфантилов всех времен и народов. Один человек, обособленная личность, деятельная душа, экспериментирующее сознание,- это слишком мало для освободительного проекта.
Надежда на то, что отчуждение будет преодолено гигантскими социальными машинами, породило в истекшем веке тоталитаризм во всех его, известных нам, вариантах. Ставка на "одинокую бунтующую фигуру", ищущую непередаваемый опыт подлинной экзистенции, слишком многих привела если не к суициду, то по крайней мере к психиатру. Тоталитарный оптимизм, меняющий мир в пугающе простую и жестокую сторону и либеральный пессимизм, вызванный невозможностью в одиночку влиять на качество бытия, вот Сцилла и Харибда любого радикального проекта (1).
Выход из этой "вилки" многие искали и продолжают искать в малых коллективах непосредственно знакомых друг с другом людей, объединенных общей, альтернативной мейнстриму, историей, переживаниями, открытиями, истолкованиями и символами. Это "новые кланы", о которых писал Тимоти Лири, "партизанские отряды", на создании которых настаивал Маригелла, "автономные зоны", передвижения которых по карте исследовал суфий и анархист Хаким Бей, осознавшие себя "экипажи инопланетных рас", если верить Адаму Парфри (2).
Как тут не вспомнить, что единицей эволюции у биологов считается не особь и не вид, а именно популяция. Да, мутация, необходимая для усиления витальной мощности, случается с одной особью, но она остается непонятным извращением, иррациональной роскошью природы, если не станет собственностью популяции, совместно действующей группы, достоянием избранного эволюцией коллективного сознания.
Идея такого, "праведного отряда" или "освобожденного пятна" выражается в попытках создания "культовых", т.е. не просто популярных, но ориентирующих, рок-групп, общин, художественных сообществ, неформальных соединений разной степени агрессивности и даже некоторых новейших сект. Это не значит, что вышеперечисленные проекты застрахованы от тоталитаризма или индивидуализма, и тем более не значит, что все небольшие коллективы, претендовавшие на культовый статус носителей и трансляторов "конкурирующего сознания", действительно обладали чем-то, кроме амбиций, зато это значит, что другого пути к суперприсутствию, неотчужденному бытию, никому не известно. Остальным остается или молиться хором на безответно уходящие в небо каменные глыбы вождей или в одиночку верить в американскую мечту, уточняя ее по уличным рекламным плакатам.
Конечно, ответ системе, неизбежный со стороны таких "иначе существующих" линз, "новых коллективов", партизанских отрядов, носит "ассиметричный" характер.
Симметричный ответ дисциплинарному санаторию позднего капитализма (или позднего социализма, они почти не отличимы) просто невозможен в силу разности ресурсов. Ни один малый коллектив, ни даже заговор, состоящий из нескольких таких сообществ, не в состоянии, понятное дело, тягаться с системой ни в сфере распространения информации, ни в возможностях мобилизации людей, ни во многом другом. Прежде всего, такие "конкурирующие" потуги были бы опасны для целостности и адекватности самого партизанского сообщества.
Способность к ассиметричному, но действенному, ответу это и есть основной ресурс любой контркультуры.
Суперприсутствие, если оно хотя бы иногда достижимо в опыте членов малого коллектива, неизбежно вызывает творческое перепроизводство в их среде, воспринимаемое окружающим, не участвующим в эксперименте, "нормально социализированным", т.е. творчески нищим, обществом, как абсурдная утопия. Речь идет о высоком абсурде, а именно, об осознанно избранной стратегии умозаключений и особой, провоцирующей, поведенческой тактике в отношении большого общества. Высокий абсурд был пафосным языком дадаистского стиха и театра, сюрреалистических бюро, русских обэриутов, битнических общин, психоделических революционеров, уайзерменов и ситуационистов, далее -- везде.
Этот высокий абсурд и есть ассиметричный ответ системе, в отличие от абсурда низкого, бессознательного, "случайно выскакивающего" вопреки вашему, воспитанному системой, желанию.
Высокий абсурд возникает там, где язык альтернативных сообществ, всегда "создаваемый", чтобы вести к суперприсутствию, сталкивается с языком системы, всегда "существующим", и существующим не просто так, но чтобы осуществлять "социализацию", т.е. чтобы вечно воспроизводить и делать легитимными иерархические отношения подчинения и зависимости одних частей большого общества от других. В основе партизанского языка малых сообществ всегда лежит восторженный гимн суперприсутствию и желание поделиться им с теми немногими, кто тебя знает, кто вместе с тобой способен к опыту. В основе языка системы лежит общественный договор о ненападении, который должен быть "подписан" каждым членом большого общества, говорящим на этом языке.
Конечно, если быть точным, абсурден, т.е. иррационален, навязан и опасен для сознания именно большой, "нормальный" язык, а конкурирующий проект это попытка самолечения отдельных коллективов, заподозривших неладное.
Высокий абсурд это осознанное и с самого начала запрограммированное несоответствие формы и содержания, используемых средств и провозглашаемых целей, потому что "форма", предлагаемая институтами и освещенная авторитетами большого общества действительно не соответствует открытому партизанами содержанию, а "средства", принятые в большом обществе, могут привести куда угодно, но только не к целям, выбранным партизанами.
Как культурных, так и социальных экстремистов, оракулы большого общества критикуют, обвиняя их в иррациональной аргументации, параноидальности теорий и проектов, с удовольствием выискивая базовые нарушения причинно-следственной логики, некие фундаментальные, первичные ошибки, сдобные калачи в железной цепи всех последующих рассуждений и образов.
Вся эта пропаганда промахивается, потому что не учитывает одного: вышеназванные особенности не слабость, а сила альтернативных сообществ, именно эта "бредовость" и привлекает туда людей, вызывая в их психике резонанс такой глубины, которого не может достичь ни одно самое мощное послание культуры большого общества. Люди приходят в альтернативные коллективы именно после того, как более или менее осознают свою "ошибку" как главную онтологическую драгоценность, отличающую их от окружающей нищеты повседневности. Осознают свой выбор и мотивацию своих действий, как нелегитимные, высоко абсурдные и находят в этом силу, используют ошибочность как не поддающийся рационализации коан своего посвящения.
Таким образом, человека поднимает, делает вертикальным его собственный произвол, воля, посвященная совершенно "бездоказательной" доктрине. Только в этом жесте человек уподобляется творцу мира. Осознанная, но не исправленная "ошибка" ведет его личным путем к преодолению заданных границ своей самости. Безошибочность же стремится к укоренению, запирательству в тюрьме собственных границ и обмелению внутреннего колодца, "соответствие" формы и содержания, средства и цели, приводит человека в горизонтальное одномерное состояние, такой "человек" может быть во всех смыслах заменен на "такого же", в нем отсутствует качественная печать, код видовой мутации, перед нами "слишком человеческое", о котором предупреждал Ницще.
К истине может двигаться любой дурак, ибо дорога известна и вообще-то везде рекламируется. Её найдут и без тебя. А вот ошибиться за тебя точно никто не сможет. И узнав в этой персональной "ошибке" клеймо доверия к тебе, именно с этого культа личной ошибки и начинается в нас воля к высокому абсурду, та воля, которая делает реальностью и снабжает качеством самые "утопические" проекты. С осознания недоразумения как причины своего творчества и начинается произвол, выпрямляющий человека, так проявляется его метафизический позвоночник. Только в жесте творения вопреки всем основаниям человек полностью уподобляется творцу мира, во всех остальных положениях он остается тварью. У бога не было никаких причин, чтобы творить реальность.
Трансляторы высокого абсурда воспринимают его, помимо прочего, как языковую победу в поединке с системой. Формула революционной ситуации здесь такова: система не понимает и хочет вас, вы же отлично понимаете ее и не хотите. Система запускает все свои щупальца на территорию вашей группы, чтобы любым путем сделать вас предсказуемее и понятнее, т.е. сделать вас частью себя. Достаточно сделать человека хотя бы самой периферийной частью системы, чтобы его, как гравитация, захватило желание, и он посвятил весь свой витальный запас движению поближе к силовым центрам системы.
Ваш коллектив состоит из людей, которые, если, конечно, их не изолировать друг от друга, никогда уже не станут понятны и объяснимы? Нерасторжимые отношения внутри коллектива, даже когда вы пространственно разъединены, гарантированы общим опытом суперприсутствия?
Если все обстоит именно так, то конфликт между системой и вашим сообществом неизбежен.
Зачем вообще тягаться с системой, нельзя ли как-нибудь, максимально обособившись, сторониться и "не участвовать"?
Затем, что противоположность системы это восстание и "максимально отодвинуться", в самом что ни на есть пространственном смысле, это и означает принять сторону восстания.
Система есть воплощение вечного количества, гравитации, накопления, бесконечной плоскости.
В восстании же проявляется вечное качество, левитация, растрата, бесконечная вертикаль.
Таким образом, столкновение между адептами суперприсутствия и агентами системы неизбежно. Откуда такая "драматизация"?
Суперприсутствие без практики восстания не достижимо, оно не может быть отвлеченным. Точно так же система не терпит на своей территории столь опасной самодеятельности. Высокий абсурд языка партизан, выраженный социально, является ни чем иным, как революционным утопизмом, двигающим всякую радикальную практику.
Политическая т.е. актуальная, наиболее изменчивая, составляющая этого утопизма чисто декоративна, именно поэтому итальянские футуристы создавали первые "фаши", французские сюрреалисты вступали в компартию, ситуационисты приподнимали образ "новых левых", а наши родные Летов, Лимонов, Могутин, Курехин и многие другие, вплоть до "Калинового Моста" и "Запрещенных Барабанщиков", придумали себе вообще универсальный для партизанских сообществ политический прикид - "национал-большевизм", как бы все проявления нынешней социальной некорректности в одном флаконе.
Современная Россия, кстати, в этом смысле не исключение. На незалежной Украине для любой, претендующей на что-то, кроме шоу-бизнеса, группы хорошим тоном считается играть на концертах в поддержку "Уна-Унсо" (украинский аналог "Лимонки") и их идеолога Дмитро Корчинского, называющего свою стратегию "боевой украинский дзен", смешивающего в горячем коктейле опыт и цитаты Бакунина, "красных бригад", латиноамериканских герильерос, плюс самые реакционные расовые теории и исторические реконструкции, достойные фантастического пера Мигеля Серрано. Грядущую революцию Корчинский в своей "Войне в толпе" (3), называет "революцией спильнот", т.е. восстанием особых сообществ, союзов, отрядов против этой самой "толпы" и, воспроизводящей толпу, системы.
Система в сознании "партизан" распознается как вечный пожиратель и хранитель коллективной энергии, восстание как самовозобновляющийся источник этой энергии, неиссякающий, подобно солярному божеству, как действующее ничто, из которого возникает любое нечто. Люди системы всегда будут относиться к восстанию с ужасом и алчной завистью. Люди Восстания всегда будут относиться к системе с брезгливостью и непримиримостью.
С точки зрения партизан, речь идет о почти что "расовом" различии людей, все зависит от того, в чем вы участвуете, в восстании или в системе? Анархизм же и свобода выбора внутри такого "расизма" в том, что, не смотря на все обстоятельства, вы сами выбираете "расу" т.е. сторону в поединке.
Недавно президент Путин сказал на фоне двуглавой птицы: "Мы никому не позволим культивировать анархию и создавать квазигосударства". Культивировать анархию и создавать квазигосударства - это и есть образ жизни партизан, их форма присутствия в большом социуме.
В последние триста лет восстание проявляло себя в форме социальных революций. Лексика социальных революций весьма метафорична, в конечном счете всегда выяснялось, что под "обреченным классом" революционеры понимали систему, а под классом-миссионером и "угнетенным народом" самих себя, такая лексика, если сравнивать ее с реальной исторической практикой, легко поддается элементарной расшифровке. В конце концов, восстание всегда было замаскировано под нечто иное, новую социальную доктрину или новую религию. Конспирация -- необходимое условие бытия партизанских сообществ, а конспиративный принцип использования старых понятий и сюжетов в абсолютно новых "неадекватных" целях -- отличающая черта высокого абсурда.
Как в науке, так и в общественной жизни, революции происходят только после того, как накапливается достаточная масса нерешенных, все время откладываемых и усугубляемых, противоречий, достаточное число принципиальных вопросов, которые в принципе не могут быть решены в параметрах действующей "предреволюционной" модели. Как только такое накопление становится близким к критическому и его факт осознается достаточным количеством критично настроенных к системе людей, появляется революционный субъект -- опасное для системы число конкурирующих с ней малых коллективов, становящихся впоследствии главным героем революционного сценария.
Что, в чисто цифровом смысле, означают слова "критическое накопление" и "достаточное количество", каждый решает сам, социологические пропорции - это уже совсем другая тема. По крайней мере, сознательно или бессознательно, любой из нас учтен в этом уравнении.
Посредством революции суперприсутствие, как достояние меньшинств, на какое-то время становится очевидностью для остального большинства. Этим зрелищем питаются все последующие мифы о революциях.
Все знают, что умирать за идею, или хотя бы за неё подставляться, это смешно. Особенно хорошо это известно самим "экстремистам", т.е. именно тем, кто "подставляется" и даже, случается, умирает. Так называемая "смерть" всегда остается для большинства синонимом необратимости. Выбор же состоит в том, дожидаться ли смерти в тылу, мягко подплывая к ней в гипнотизирующем режиме ежедневной "жизни" или выйти смерти навстречу, чтобы встретиться с ней в момент собственного боевого триумфа и тем самым высвободить всю свою предшествующую "жизнь" из кавычек. Щекотка, порождаемая наличием этих самых кавычек, и есть причина партизанского смеха.
Соблазняющей чертой, паролем высокого абсурда, является осознание неизбежной комичности всякого "фанатизма", который, ничего не поделаешь, обнимается у меня в голове с "фантазией" и "фантастикой". Подчеркиваемый комизм избранного радикалом, довольно дискомфортного, способа бытия, вот верная печать суперприсутствия, заметная в партизанском поведении. "Своё комическое" - лекарство от той повальной болезни современных людей, которую Ницше назвал "рессантиманом". Рессантиман - основное состяние члена большого общества, совмещающее в себе взаимозависимость вины, обиды и зависти. Собственно, люди большого общества и подразделяют себя на "типы" в зависимости от того, какой из трех элементов рессантимана доминирует в их сознании над двумя другими.
Партизан, воспринимающий комичную составляющую своей фигуры, застрахован от чувства вины, обиды, а тем более -- зависти. Этот спасительный и добровольный комизм - последняя и единственно возможная форма обнаружения человеком вертикального в самом себе. Партизан смеется над собственной ошибкой и, смеясь, усугубляет её, приподнимая этим смехом градус собственного угла относительно общей плоскости.
Страшный партизанский смех - антигравитация.
(1)
У этой проблемы имеется аналогия в области религии. Проекты освобождения больших систем подобны институтам огромных монотеистических религий (иудаизм, христианство, ислам), требующих отказа от персональных прав. Планы же индивидуального достижения суперприсутствия путем исключительно личных духовных усилий равны однозначному атеизму, визинерству, психоделии и светскому гуманизму.
Эту ложную альтернативу "монотеизм" - "атеизм" решает появление третьего пути - "стереотеизма".
В "стереотеизме" не только бог творит человека, но и человек творит бога, это происходит одновременно, причем, связь между этими событиями не причинно-следственная, а синхронная. В конечном счете бытие творца мира может быть обнаружено только в коллективном человеческом сознании. Человек не отличим от бога, когда создает его по своему образу и подобию, т.е. закольцовывает весь креационистский акт, лишает его таких понятий, как субъект и объект опыта, начало и конец, причина и следствие. Среди трансперсональных практик наиболее близки к "стереотеизму" такие "подозрительные" для институциональной духовности явления, как учение суфия-диссидента Аль-Халладжа, казненного мусульманским духовенством, или визионерские тезисы Мейстера Экхарда, посмертно признанного еретиком католической церковью.
Причем здесь малые коллективы? При том, что "стереотеизм" - отражение в себе божества путем постижения божества как собственного отражения - возможен лишь в малых сообществах, вместе с другими участниками твоего живого опыта. В большой институциональной церкви, чтобы там ни было на куполе, такой опыт не будет подтвержден духовенством и вы превратитесь в еретика. В чисто индивидуальном пути "а ля Олдс Хаксли" так же некому будет подтвердить и помочь зафиксировать ваш опыт и вы никогда не отличите его от простейшей мании величия.
(2)Голливуд, который в конце 90-ых, весьма успешно для себя лепит "поколенческие" картины, упрощая и разбодяживая отдельные сюжеты контркультуры, мог похвастаться в 00-году как минимум двумя фильмами о "партизанских отрядах" в больших городах. Это "Матрица", где экипаж непримиримых носителей суперприсутствия сражается с мировой иллюзией, навязанной человечеству будущего в форме современного нам с вами мира, и "Бойцовский клуб", где в мужские союзы сбиваются те, кто культивирует чистую вертикальность, экзистенциальный бунт, лишенный внятных политических или религиозных оснований - "костылей", перед нами как бы антиобщественное сообщество в схематично чистом виде, отмытое от наносного и слишком актуального волшебной силой кино.
(3)Случай "Лимонки", "Унсо" или нового проекта Корчинского "Щит батьковщины" просто наиболее заметен, им больше повезло с масс-медиа. Но такой же "боевой дзен" и такое же неразличимое совпадение социального утопизма и контркультуры, обнаруживается и в среде радикальных анархо-экологов, и в компаниях бритоголовых "штурмовиков" и даже в нынешнем, наполовину состоящем из панков, "большевистском комсомоле", взрывающем царские памятники и кладущем на хардкор бессмертные идеи чучхе. Ни один "специалист" уже не скажет вам, это экстремистские группировки так погрузились в современный андерграунд или этот самый андерграунд настолько политизировался.
Примерно то же самое наблюдается и в дальнем зарубежье. В США добровольная "милиция" зачитывается "Дневником Тернера", "Днем Веревки" и прочей "своей" беллитристикой, полностью отвечающей всем признакам "иной" культуры. То же можно сказать об успехе Стюарта Хоума в среде всевозможных "демонстрантов", штурмующих глянцевые крепости банкократии. А сколько групп и художников по всему просвященному Западу выступают, кто за "создание новой пролетарской партии", кто в поддержку нынешних мексиканских партизан, сосчитать невозможно.
